В конце XIX и в первой половине XX в. в философской мысли отразились особенности языковых средств мышления, их операциональность, инструментальность, конвенциональность и т.п. Сами языковые средства стали рассматриваться не только в мышлении вообще, не только в науке, в познании, а и в более широкой аналитической практике.
В середине XX в. на российской почве возникла методология как особый тип интеллектуальной работы, подвергающий себя рефлексии и базирующийся на рефлексии. Благодаря методологии, оформившейся профессионально в Московском методологическом кружке (ММК), рефлексия стала той охватывающей рамкой, в которой развертывается мыслительный процесс во всех известных функциях. И лишь за счет автономизации слоев, частей, фрагментов рефлексии появляются как бы преодолевшие рефлексию формы мышления. Поэтому возникла необходимость осознать, изучить типы бытия языковых средств в рефлексии, в реализации различных рефлексивных функций. Было понято, что сама методология занимается языкотворчеством и лишь затем языкоприменением в рефлексивно значимых ситуациях. Методология разрабатывает систему (парадигму) средств для организации рефлексивных процедур в любом типе деятельности и в любой системе деятельности.
Поскольку парадигматическое разложение любых высказываний, массива высказываний в строго организуемой дискуссии как раз и ведет к вычленению типовых, а затем и универсальных средств языка, то понятно было стремление методологов ММК к тщательности и строгости обсуждений содержания этих средств, форм представленности, норм их применения. Сначала анализ парадигматического, синтагматического и семантического слоев бытия языковых средств (теории деятельности) происходил на массиве дискуссий по любым темам и именно в рефлексии дискуссий выявлялись и конструировались такие средства. Но в конце 70-х гг. произошел перелом и акцент сместился в рефлексивно-языковое обеспечение игромодельного процесса, так как в игромоделировании можно было гораздо полнее отследить генезис, функционирование и развитие средств рефлексии. Сам ведущий игры или его команда игротехников становились соучастниками “судьбы” инструментов рефлексивной мысли и мыследействий.
Вместе с инструментализацией и операционализацией рефлексивного и действенного (чаще - мыслекоммуникативного) мышления выделялась мыслетехника и культура мышления. Особую роль играло применение символических средств - схематических изображений. В наиболее сложной и систематической форме схемотехника и культура применения схематических изображений в рефлексивных и мыслекоммуникативных процедурах разрабатывалась в наших поисках. Оперирование схемами изобразительного типа облегчало моделирование генезиса, функционирования и совершенствования языкового мышления, сознания, самосознания, самоопределения.
Первоначально мы поиски связывали с обучением методу работы с текстами (МРТ) как особому инкубатору становления развития мыслительного и рефлексивно-самоорганизационного механизма. Позднее, с 1986 г., поиски перевелись и на игромодельные площадки.
Необходимость придания определенности пониманию природы категорий и формам их использования появилась сразу после оформления МРТ на базе многолетней практики в 1975г. Так как исходный текст, который мог быть “обычным” и рефлексивным, заменялся в ходе работы с ним максимально “очищенным” текстом, в котором устранялись все многозначности и неопределенности на стадии понимания, а организующим приемом выступало использование так называемой логики “восхождения от абстрактного к конкретному” (ВАК), то появлялась возможность провести инструментально-операциональное различие между понятиями и категориями.
Действительно, применение ВАК при построении текста заместителя предполагало ответы на серию важнейших самоорганизационных вопросов:
Иначе говоря, текст - заместитель при реализации мыслекоммуникативной функции понимания давал в руки потребителя очищенный вариант текста, совершенствуя который по содержанию и форме в мыслекоммуникативных функциях критики и арбитража, можно было максимально быстро находить авторский вклад в движение первоначальной точки зрения, успешно проходить этапы проблематизации и депроблематизации продукта мыслительной работы предшественника.
Логико-функциональный анализ позволял различать те предикаты, которые дают объектно-содержательную характеристику субъекта мысли, и предикаты как инструменты уточнения этих характеристик. Первые предикаты мы назвали понятиями, а вторые категориями. Исходный предикат представлялся как категориальное понятие. Тем самым, в МРТ особую роль играло нахождение у предшественника категориального понятия и группы категорий, обеспечивающей построение ряда понятий различного уровня конкретности. Если в ходе написания диссертации ученый реконструирует достигнутый теоретический результат, оформляет его по требованиям логики ВАК с построением уточняемой цепи схематических изображений, то введение теоретической проблемы и теоретических гипотез превращается в технические операции со строгим контролем новизны вклада.
В таком процедурном поле не просто возрастает, и очень резко, уровень ответственности мыслителя, но и сама потребность в тщательной рефлексии всех мыслительных процедур и в культуре рефлексивной самоорганизации. Резко ускоряется прохождение циклов самокритики, где критикуемым становятся либо свои базовые тексты, либо свои рефлексивные тексты. Такая самокритика, как показала огромная практика применения МРТ, быстро ведет от случайных мыслительных результатов к предельно неслучайным.
Обратимся теперь к игротехнической работе и применению в ней таких категорий, как “стихийность” и “организованность”.
В игротехнике предполагается участие явлений, в которых ярко просматривается как стихийность, так и организованность. Так сама архитектоника игры состоит из периодов проблематизации или ухода от фиксированного, стабильного, однозначного, внеситуационного к слабо фиксированному, нестабильному, неоднозначному, ситуационному и депроблематизации ими прихода ко вторичной фиксированности, стабильности, однозначности, внеситуативному. В период проблематизации игротехник сам является условием внесения в игровые действия игрока сомнения в прежних стереотипах, критериях, действиях, приемах. Сама игра, насыщенная рефлексивностью и методологическим инструментарием, реализующая функцию развития участников и представленных ими организаций, направлений разработок и т.п., требует поиска альтернативных решений и форм действий. Поэтому она включает демонстрирование прежнего опыта, решений, способов действий и их неадекватность новым условиям, целям, типу жизни и др.
В игре демонстрируется переход от стабильности к дестабилизации, организованный игротехнической командой. Если введение сюжета с новыми условиями недостаточно для дестабилизации и действие стереотипов остается слишком инертным при нечувствительности к порождаемым неудачам, то задача игротехников состоит в нахождении дополнительных условий увеличения дестабильности различными приемами и мыслительного, и чувственно-оценочного, и групподинамического характера. Организуемый “хаос”, отслеживается в игротехнической рефлексии и самостоятельно, и совместно всей командой. В ходе рефлексии реконструируется ход событий, становление и рост деструктурированности. Именно в рефлексии реконструкция используется как материал для ответа на типовые вопросы. Например, выявляется и само наличие хаоса, дезорганизованности, стихии в действиях, мыслях, самоопределении игроков, и уровня, качественной определенности деструктурации и дезорганизации. Чтобы перейти к следующей фазе игры, необходимо дойти до “достаточного” уровня деструктурации и неработоспособности прежних знаний, приемов, стереотипов и др. Поэтому в рефлексии игротехник должен использовать средства квалификации и интерпретации материала реконструкции. Технически это означает сопоставление субъекта рефлексивной мысли (явление) и предиката мысли, в роли которого и используется в данном случае, категория «стихийность» в оппозиции к категории «организованность».
Однако само установление факта стихийности и неорганизованности в действиях, мышлении, самоопределении и т.п. игроков и даже уровня представленности этих явлений не дает достаточных оснований для принятия решения о начале новой фазы в игропроцессе. Стихийность проявлений игрока оценивается в контексте целостности пути, проходимого им в игре. Он должен быть подготовлен к уходу от прежнего способа и к приходу к новому способу, от прежнего знания к новому, от прежнего самоопределения к новому, от прежней способности к более адекватной для задачи и более совершенной и т.п. Так как деструктурация, неорганизованность должна осознаваться в игровой рефлексии и порождать стремление выявить причины такой «ненормальности»», стремление найти иные пути решения той же, нерешаемой игрозадачи, то установление наличия и уровня неорганизованности должно еще быть связано с установлением указанных стремлений и только совмещенность выявленной дезорганизованности со стремлениями знать их причину и путь устранения причины делает достаточным накопление неорганизованности в игроповедении.
Как мы видим, рефлексивный анализ хода игры и игротехнической работы включает в себя использование многих категорий, совмещаемых в едином понятии. Так “неорганизованность” включена в комплекс “проблемная ситуация”, а сам комплекс включен в еще более охватывающий комплекс “шаг развития”. И объем комплексов постепенно охватывает архитектонику игромоделирования развития.
Игротехник выстраивает с помощью множества категорий понятие, которое как суммарный предикат соотносится и использует материал феноменальных рефлексивных реконструкций. Только применив полученное понятие, обнаружив “правильность” хода событий в игре с точки зрения каузальных переходов в содержании понятия, игротехник поддерживает текущий процесс. Если же возникает рассогласование между субъектом и предикатом рефлексивной мысли игротехника, то оформляется проблемная ситуация для самого игротехника. Ему необходимо уже не поддерживать, а корректировать текущий процесс.
Если предшествующее понятие не подвергается сомнению, то игротехник замечает “уход” из правильной траектории хода процессов, может “вычислить” меру отклонения и каузальный прогноз дальнейшего хода, возможного варианта протекания и отобрать тот из вариантов, который ведет к “возврату” в правильность.
Естественно, что в соотнесении субъекта и предиката, ситуационного образа и понятийного представления игротехник может искать вклад в возможное возвращение к нормативному соответствию тех составляющих явления, которые представлены категорией “стихийность”, как и многими иными категориями. Поэтому понятийно-категориальный акцент критического анализа обеспечивает локализацию корректировочных усилий и самого хода проблематизации. Иначе говоря, в рамках рефлексивного анализа игротехника он может обращать внимание на архитектонику самого понятия как средства проблематизации (и депроблематизации) и подчеркивать содержание той или иной категории для более точного, конкретного и локального вмешательства в действия игрока. Но это возможно лишь в том случае, если он обладает понятийно-категориальной культурой в целостности культуры рефлексивного мышления.
Следует подчеркнуть, что внесение в сам рефлексивный анализ критериев и норм осуществления рефлексии, ее основных ориентаций (проблематизация и депроблематизация) не только совершенствует этот процесс, делает его эффективнее, надежнее. Такое внесение означает построение еще одного слоя организации процессов, перехода от “естественного” к “оискусствленному”, перехода от докультурных к культурным формам бытия процессов и процедур. Но тогда в новом слое рефлексии воспроизводится переход от стихийных к организованным формам и к применению указанных выше категорий. Действие этих категорий становится двойным и многослойным. Если в новых слоях рефлексии игротехник принимает решение о достаточной стихийности или организованности процессов для решения поставленной задачи в первичных слоях рефлексии, то это отражается на принятии решений в «нижестоящих» слоях рефлексии, в построении игропрактического действия. Поэтому можно говорить о многослойном явлении стихийности или организованности самого игротехнического и игрового процесса. В реальной игротехнике возникает необходимость многих “этажей” процессов и многих фокусированных отслоений процессов в каждом этаже. Для того, чтобы справиться с разнослойной целостностью игротехник должен оценивать саму многослойную целостность на ее стихийность или организованность. Если многослойная целостность перестает обслуживать базовый процесс, то вся игротехническая и игровая мыследеятельность теряет свою значимость.
Как мы видим, внесение новых слоев рефлексии может быть полезным, а может внести дополнительное рассогласование в ходе игры. В связи с этим появляющиеся служебные слои часто необходимо превращать во временные механизмы, моноцелостности, обладающие гибкой, но повышенной организованностью. Оценка на меру стихийности или организованности расщепляется на многие, параллельно осуществляемые процедуры, в каждой из которых используется обсуждаемая пара категорий.
Применение этой пары может быть типологизировано. В практике рефлексивного и игротехнического анализа подобная типологизация очень часто становится крайне необходимой из-за различий в качестве анализируемых процессов в каждом из типов. Так различаются “естественное”, “естественно-искусственное”, “искусственно-естественное”, “искусственное” в протекание каждого из процессов. Параллельно различаются и “стихийное”, “стихийно-организованное”, “организованно-стихийное” и «организованное» течение процессов. Если первая типология проведена в метаязыке, то вторая - в более конкретном языке социотехники и управления.
В чем состоят эти различия? Искусственное принадлежит внешнему источнику коррекции исходного процесса рефлексивного характера. Это означает, что внешний источник не просто имеет свою самость бытия, свою “логику” самореализации и потому противостоит в установленных отношениях самости и логике бытия корректируемого, навязывая в пределах восприимчивости, изменение хода процессов. Эта самость и логика в рефлексии предполагает идентификацию с корректируемым и учет его логики в выработке изменений хода процессов. Поэтому изменения имеют свои основания, обоснование отклонений, соотнесение логик бытия. Причем, если корректирующее начало обоснование делает эгоцентрическим, акцентированным на свои критерии, то мы получаем полноту искусственности. Если же обоснование происходит в арбитражной форме, когда оба бытия включаются в целое (кооперативно-деятельностное и т.п.), то обоснование перестает быть полностью искусственным для базового бытия. При преобладании акцентировки на корректируемом получается «естественно-искусственный» тип, а при акцентировке на корректирующее - «искусственно-естественный» тип. “Естественное” характерно полным подчинением принципу самовыражения корректируемого.
Тем самым, различия вполне существенны для рефлексивного процесса. Подобным образом разделяются типы во второй группе различений. Организованность процессов опирается на полноту или частичность эгоцентризма организующего начала. Частичность эгоцентризма появляется в кооперативных формах отношений и сама частичность либо связана с акцентом на особенности организуемого, либо организующего. Когда игротехник или любой социотехник (управленец, педагог и т.п.) осуществляет сведение реального процесса к типу, он решает как бы диагностическую задачу, создавая вполне определенный образ процесса или механизма, позволяющий организованно строить тип реагирования, включая тип корректирующего воздействия.
Примером типологического отношения, особенно значимого для игротехнической работы, выступает оформление перехода от ценностей и техники поведения практика к ценностям и технике проявлений методолога. Игрок, попадающий в ОДИ или игроподобное событие, построенное по методологическим критериям, сначала реализует стереотипы своей практической профессиональной способности. В частности, он стремится побыстрее решить поставленную задачу, достигнуть намеченную цель. Способ достижения и мера сложности этого способа оценивается как “менее значимое” обстоятельство, а в критические моменты - как незначимое. В том случае, если практика, из которой он приходит достаточно развита и отношение к способу достижения цели, способу решения задач стало позитивным и значимым, содержание стереотипа меняется. Практик требует строгого способа, надежно ведущего к намеченному результату. Коррекции способа, работа с различным уровнем определенности способа, включение проблематизации по ходу работы оценивается как вторичное, менее значимое или ненужное усложнение. Если же тип практики включает в себя гибкость способов решения и достижения цели и отношение к проблематизации, к полемике, критике стало позитивным и значимым, то содержание стереотипа дополнительно меняется. Однако обращение к критериям, к специфическим формам критериального обеспечения самой проблематизации, критики и др. оценивается как вторичное, менее значимое, вынужденное. Тем более, если критериальный сервис становится многослойным, вплоть до введения метакритериев, универсумальных ориентиров и ценностей.
В методологии в связи с систематическим и организованным использованием теоретико-деятельностных средств получило большое развитие кооперативно-деятельностное осмысливание явлений в социокультурном пространстве. Это означает, что организация и придание организованности не просто функционально-морфологический процесс, в котором можно проследить за деформациями морфологии в связи с внесением в нее формного начала. Это еще и кооперативно-деятельностное событие, так как каждый слой организации и оискусствления связан с разделением функций организуемого и организующего, с приданием процессам деятельностной формы, с персонификацией деятельностной активности, с позиционно-деятельностным обеспечением и совершенствованием и т.п. Тогда переход от слоя организации к слою, охватывание слоев превращается в переходы внутри кооперативной системы с жесткой логикой появления новых позиций, членов кооперации. При совмещении всех слоев и придании кооперации механизмического характера эта логика должна учитываться и предопределять метаорганизующую активность. Применим эту логику к кооперативным отношениям между «обычным» специалистом и методологом.
Методолог по функции является сервисом рефлексивных процедур специалиста. Так как современная методология удерживает свое содержательное наследие предшественников (из логики, философии, культурологии, семиотики и др.), то она в себе содержит уже крайне рафинированные формы рефлексивного сервиса. Так в ней уже может работать система метапредметных парадигм, систем средств анализа деятельности с акцентировкой на те или иные слои процессов в деятельности, а также система метаценностей в пространствах деятельности, базирующаяся на существовании метафизического знания или предельных онтологий. Понятно, что вовлечение столь многих критериальных систем не только крайне усложняет анализ методолога на любом объеме и качестве содержания практики, но и делает его недоступным для понимания специалиста. Специалист рассматривает подобные ухищрения искусственными, запутывающими.
Иначе говоря, будучи по типу реагирования на ситуацию в деятельности предельным воплощением искусственности методолог создает контраст носителю естественности или специалисту. Мера непонимания в совместном действии при взаимной эгоцентричности является максимальной. Поскольку методолог основной ценностный и технологический акцент ставит на критериальности, то интересы практики и деятельности специалиста для методолога выступают как “иные” и чуждые. Содержание ситуации, подвергаемой анализу, для методолога полезно лишь в той мере, которая позволяет осуществить проблематизацию системы средств, критериальной базы рефлексии. Естественно, что в дискуссии и игромоделировании специалист быстрее приходит к недоумениям и протестам против мыследействий методологов. Если же методолог начинает быть чувствительным к оригинальности ситуации, но без игнорирования своего арсенала и способов работы, то он “превращается” из фундаменталиста в прикладника, усиливающего применение, а не разработку более совершенных арсеналов. Сами мыслительные формы становятся все более задачными, а не проблемными. В свою очередь, повышение чувствительности к динамике, подвижности в деятельности, изменяемости в ней превращает специалиста в инноватора, открытого к деформациям целей, задач, содержаний и способов действий. Игротехник и инноватор воплощают частичное снятие эгоцентризмов содержания и формы деятельности и мышления.
В этих рамках можно легко оформить те типодеятельностные перевоплощения, которые осуществляются в игропрактике. Сначала специалист исходит из своего эгоцентризма и нейтрализует, как может, попытки игротехника изменить подход к анализу ситуации, подвести его к методологически значимой форме анализа. Лишь опыт бесполезных попыток “естественно”, стихийно, целеориентированно получить нужный результат стимулирует специалиста заимствовать у игротехника часть подсказок по способу анализа. Это заимствование первоначально эгоцентрично, но может становиться объемным. Оставаясь сервисом интересов специалиста, заимствование позже позволяет увеличить потенциал решаемости аналитических задач. Сначала заимствуется ценность и приемы удлинения рефлексивных фаз за счет сокращения фаз действий. Затем заимствуется ценность и приемы организации рефлексивных процессов и лишь в последнюю очередь заимствуются ценность и способы применения критериев, все более абстрактных и парадигматизированных.
Однако все заимствования, деформируя базовый процесс, внося все большую нестихийность и организованность, оставляют исходные ценности специалиста неизменными, системообразующими. Поэтому специалист находится в полосе перехода стихийного типа, от естественного к стихийно-организованному, естественно-искусственному. Лишь смена значимости, перевод заимствованных ценностей в статус системообразующих и вытеснение прежних ценностей в статус служебных, факультативных превращает специалиста сначала в начинающего игротехника, а затем и методолога вместе с перемещением в полосу между искусственно-естественным и искусственным, организованно-стихийным и организованным. Подобный путь является неизбежным для всех, находящихся в социокультурном поле напряжений и чувствительных к циклу «окультуривания».
В игропрактике, постепенно накапливающей число проходящих процесс культурно-рефлексивных и культурно-деятельностных перевоплощений, можно наблюдать все переходы и промежуточные положения.
Итак, в игротехнике, связанной с применением методологического арсенала во всех стадиях игромоделирования, категории “стихийное” и “организованное”, “стихийность” и “организованность” сопоставляются с различными типами обнаруженных в рефлексивной реконструкции содержаний. Если подробно восстанавливается архитектоника игры, то системное применение данной пары категорий обеспечивает и проблематизацию хода игры с точки зрения либо усиления, либо ослабления организованности.
Характерна с этой точки зрения история усилий в Московском методолого-педагогическом кружке (ММПК), возглавляемом нами с момента создания (1978 г.), направленном на увеличение организованности игротехнических процедур и придания игротехнике черт профессиональной деятельности.
Вся история ММК насыщена и специфична именно операционализмом, инструментализмом, семиотичностью и логичностью в общем поле рефлексивной самоорганизации в позиционно-деятельностном пространстве. Наиболее яркими внешними показателями этого являлись требование исходных оснований в утверждении точек зрения, показа средств, используемых в мысли, обнаженности способов применения средств и нормативных рамок, возможность и желательность остановок на пути мысли, если воспринимающий не может понять содержания, и хода мысли, и способа мыследействия и т.п. Подобная практика крайне усложняет любые дискуссии и требует постоянной рефлексивной самоорганизации и согласовательности при допустимости критики как содержания, так и формы, средств мысли. Для доказательства самой возможности выдвигаемых положений требовались многочисленные и разнопредметные (метапредметные) основания. Это стимулировало синтезирование различных областей гуманитарного знания, с одной стороны, а, с другой стороны, повышало ответственность за каждое высказывание как автора, так и его критиков.
Иначе говоря, дискуссия переставала быть монологичной, эгоцентричной, а сочетала полную свободу изложения в фазе самовыражения и крайнюю организованность на фазе согласованного подведения результатов. В промежуточной фазе переходы к более организованному и архитектоничному, иногда крайне сложному и громоздкому мышлению могли быть непредсказуемыми. Так как эти усложнения зависели от опыта, состава участников, от ситуации, темы и др. обстоятельств, то методологические дискуссии дополнялись последующей рефлексией хода дискуссии и установления новых явлений, закономерностей и т.п.
Неслучайно, что подобные усложнения групповой мысли отражались на усложнении мыслительной практики каждого из участников и на вычленении общезначимых требований, самих культурно-мыслительных рамок. Наиболее характерным явлением в микроситуациях дискутирования было применение схем, схематических изображений. Они позволяли материализовать саму ценность организованности мышления в группах, так как стягивали к себе различные линии мышления, делали их «соприкасаемыми», соотносимыми друг с другом, замечаемыми, контролируемыми и корректируемыми. Кроме того, схематические изображения (СИ) так выражали содержание сознания, что каждый элемент структуры СИ, каждая связь элементов, каждый переход в переструктурировании не только выражал, но и подчинял содержание сознания, вносил коррекции и облегчал рефлексивное слежение за мыслью, прогноз и организацию критического процесса. Те возможности для самоорганизации и внешней организации мыслительных процессов в дискутировании, для самоотношения и самосовершенствования в мыслительной практике, которые представлялись в связи с применением СИ, чаще всего становились основным инструментально-операциональным основанием перехода от стихийности индивидуальной и групповой мысли в дискуссии к организованности.
Вышеуказанная объективная предпосылка кардинального изменения в характере группового мышления и появления мыслительной культуры и мыслетехники реально проявлялась по разному в различное время. Так в 60-70-е годы в ММК придерживались достаточно жестких стереотипов контроля и организации полемики по рефлексивным и логико-семиотическим критериям. Неслучайно, что тематика логико-семиотического характера была одной из наиболее популярных, а понятие “знак”, “смысл”, “значение” и др. постоянно присутствовали в рефлексивных фазах дискуссий. Материалом для обсуждений семиотических проблем выступал опыт самих дискуссий по любым темам.
В оппозиции “смысл-значение” свернуто до формулы различие между естественным и искусственным, между стихийным и организованным. В смысле, рожденном в сознании в ходе дискутирования, появляется самовыражение, преследование индивидуальных интересов и состояния дискутанта, тогда как значение порождается в арбитражной мыслекоммуникативной позиции, в которой создаются основания для оценки содержания, а затем и формы, конкурирующих высказываний, смыслов и т.п. Естественно, что значение может быть только деиндивидуализированным, конструктивным, доказательным, использующим свои основания и т.п. Иначе говоря, если дискутант акцентирует внимание на себе и самовыражении, то он демонстрирует максимальную стихийность своего мышления в рамках социокультурных критериев, тогда как при акцентировке внимания на социокультурных, внеиндивидуальных ценностях, он максимально организован в своем мышлении, антивариативен и ответственен.
Характерно, что при объективной предпосылке увеличения уровня организованности коллективной и индивидуальной мысли в условиях применения схематических изображений в более строгой рамке требований к оперированию СИ воспроизводились те же трудности и колебания, что и в макрообъемах дискуссий в целом. Рефлексия этих трудностей иногда выражалась ритуальным пожеланием лидера ММК Г.П.Щедровицким максимально тщательно разобраться в схемотехнике. В целом можно было бы оценить уровень схемотехники и мыслетехники в ММК как “естественно-искусственный”, “стихийно-организованный”. Ведущим в техниках оставался смысловой подход, хотя объем и качество используемых СИ уже мог соответствовать уровню “искусственного”, “организованного”.
Наши разработки почти сразу центрировались на схемотехнике. Сначала мы длительное время практиковали конспектирование как систему операций, подчиненную эффективности решения типовых мыслительных задач и проблем, прежде всего в мыслекоммуникации. С 1973 года мы перешли к использованию изобразительных схем и сразу заметили качественное преимущество этого типа схематизации прежде всего в семантическом слое, хотя и при сохранении базовых преимуществ схематизации текстов. Именно систематическая практика схематизации текстов, первые удачи в применении СИ к анализу труднейших концептуальных проблем и опыт пребывания в методологических дискуссиях позволили не только осознать важнейшую роль схемотехники в создании предпосылок мыслетехники в ММК, но и перейти к более сложной форме работы с текстами (МРТ) в 1975 году и моделированию собственно мыслетехники в рефлексивной самоорганизации аналитика. Как только был пройден путь типизированных логико-мыслительных, логико-семиотических и рефлексивно-мыследеятельностных экспериментов 1975-1977 гг., а также тщательной рефлексии полученных результатов, мы увидели саму возможность построения специальных педагогических моделей и технологий для обучения мыслетехники на базе схемотехники и рефлексивной культуре. Следствием обнадеживающих результатов стало создание ММПК.
Специфика МРТ для нас состояла как раз в том, что работа с текстами, своими или “чужими”, предстала как лаборатория быстрого и непрерывного становления и развития интеллектуального механизма и интеллектуальной культуры. Переход от “естественного” типа мышления и соответствующей системы установок, стереотипов к “искусственному” с его системой ценностей и техник превратился в непрерывный качественный переход с прохождением этапов “естественно-искусственного” и “искусственно-естественного”. Когда в 1984-1985 гг. мы стали готовиться к игротехнике и обучению игротехническому мышлению накопленный экспериментальный и практический опыт наполнял уверенностью, что и в более подвижных условиях игротехники переход от самовыражающего, стихийного мышления и рефлексии к культурно-опосредованному, организованному пройдет благополучно и организованно по критериям современной педагогики.
В то же время реальный игровой и игротехнический опыт в ОДИ свидетельствовал о крайне опасном усилении именно естественных форм взаимодействия в сложнейших конструкциях нормативных рамок этих игр. Более того, первые игры в ММК (1979-1983гг.) сопровождались энтузиазмом девальвации строгих, организованных форм мышления и профанации понятийной культуры. Одним из следствий такого псевдоэнтузиазма являлось игнорирование и поверхностно-критическое отношение к нашим разработкам, направленным на совершенствование всех форм мыслетехники, особенно понятийной культуры.
Типовым явлением в игротехнике этого перехода, которое осталось не изжитым в ММК до сих пор и даже является предметом непонятной гордости, это сверхпроблемный характер действий и самоорганизации игроков и игротехников. В обосновании “полезности” этого явления приводились концептуальные соображения из теории развития и педагогической психологии. Развитие предполагает отрицание прошлого, как первое отрицание в диалектическом цикле. Поэтому игротехник сам строит препятствия к реализации сложившихся стереотипов и поддерживает все те условия, которые дестабилизируют действие, мышление, рефлексию, самосознание и т.п. игрока. Первая фаза всех игр, имеющая функцию проблематизации, занимала не менее трети всего игрового времени (из 5-7 дней). Планируемая и организуемая дестабилизация в работе игрока, игрогруппы и игроколлектива в целом совмещалась с подобным же взвинчиванием напряжения и проблематизацией игротехнической работы. Игротехники и даже руководитель игры почти гордились тем, что никто не может отчетливо себе представить, что и как нужно делать на следующей фазе даже при наличии более общей рамки процессов, типизированных стратегий игротехнической работы.
Поскольку ответственность за конечный результат игр нередко была высокой, а результатом выступала депроблематизация, построение проектных идей и самих проектов, то игротехнические команды нередко крайне стихийно лишь “складывали” стихийные соображения и заготовки от прежних однотематических игр. На этом прекращалась методологическая культура. Она как бы сосредоточивалась лишь на первом отрицании и замирала на втором отрицании в диалектическом цикле. Кроме того, и само первое отрицание больше было похоже на массированное опровержение всех исходных положений игроков с применением как эмпирических, так и концептуально-понятийных оснований, накопленных конкретными игротехниками.
Когда мы от несистематической игропрактики перешли к систематической и подчиненной условиям учебного процесса, в связи с началом педагогического эксперимента в управленческом образовании в 1988 году, это явление стало предметом особой рефлексии, так как учебные ОДИ не могут быть рискованными и неуправляемыми, стихийными по игротехническому подходу. В педагогической психологии давно известен принцип “зоны ближайшего развития”, доступного качественного перехода развивающегося. Эта “квантификация” развития и в самой психологии, педагогике оставалась сложнейшей проблемой, а в методологии, в игротехнической практике она вырастает в гигантскую проблему именно из-за огромного количества нормативных требований, рамок, без соблюдения которых и наличия техники перестроек рамок, соответствующих мыслительных средств игры типа ОДИ просто непредставимы. У нас, также, как и в других методологических коллективах, осуществляющих игропрактику, проблемная фаза игры субъективно представала как «суперпроблемная» с потерей многих технологических ориентиров. Возникла принципиальная необходимость перехода от суперпроблемности к умеренной и организованной проблемности. В типологическом ряду оппозиции «задача-проблема» нужно было проблемный тип заменить либо проблемно-задачным, либо, что еще лучше для учебного процесса, задачно-проблемным.
Возможность трансформации игротехнической работы и игроорганизации под критерии учебного процесса, а также под требования многих ситуаций, в которых проводятся игры, зависела также и от понятийного обеспечения. Так нужны были более надежные представления о проблеме и задаче. Недостаточная определенность этих категорий была нами усмотрена еще в 1982-1983 гг., когда мы создавали систему психологических категорий и соотносили ее с имевшейся методологической парадигмой.
Именно схемотехника, совмещенная с разработкой понятий в мыслекоммуникативном предмете, позволила доосознать то, что обсуждалось в психологии, логике, семиотике и методологии. Мы осуществили псевдогенетическое выведение “задачи” и “проблемы” из мыслекоммуникативных взаимодействий.
В дискуссии вопрос “на допонимание” является источником появления задачных форм мышления. В этом вопросе явно или скрыто существует как версия - гипотеза, обладающая относительной конкретностью, так и собственно вопрос, имеющий статус абстрактной основы версии. Поэтому спрашивающий в развитой дискуссии вынужден вводить абстракции, абстрактные заместители версий, и строить версии на фоне заимствования уже сказанного или за счет собственного построения, опирающегося на свой опыт и багаж памяти. Культура задавания вопросов в дискуссии опирается на культуру введения абстракций и оперирования ими в соотнесении с доабстрактным материалом содержаний. Но тогда при отделении процедуры задавания вопросов на допонимание в мыслекоммуникации мы получаем и “неизвестное” в задаче (основание вопроса), и “исходные условия” (базовый материал, ситуационные фиксации и т.п.), и “искомое” (версия, гипотеза, дополняемая сопоставлением, проверкой на реальность, установлением негипотетичности). Остается рассмотреть лишь зависимость содержания вопроса от исходных условий. Если вопрос “законен” и является ведущим, то складывается задачная ситуация, а если ведущим выступает исходный материал и вопрос лишь строится, то ситуация превращается в проблемную.
В специальных экспериментальных циклах 1995-1997 гг. Мы ввели логическую оппозицию “субъект-предикат” для моделирования двух типов отношений между ними. И хотя схема “акта мысли”, созданная нами в парадигматическом ряду, в “Азбуке” в 1979г., уже фиксировала все типы отношений, но именно в указанных циклах мы позиционно-деятельностно показали бытие этих сторон мыслительного взаимодействия в демонстрационной, очевидной форме. Однако в 1988-1990 гг. использование схем парадигмы, включая и схемы решения задач и проблем, оставалось крайне усложненным и субъективно тяжелым. Нам не удавалось придать игровой работе и игротехнической работе явный задачный характер. Суперпроблемность нами не была изжита.
В течении 1988-1996 гг. Мы непрерывно совершенствовали мыслетехнику и игротехнику. Сначала более систематично и детально моделировалось применение понятий “задача” и “проблема”. Затем дифференцировалось представление о рефлексии и оно превратилось в одно из главных средств самоорганизации. Именно в схеме рефлексии сплелись нити анализа сознания, мышления, самосознания, переходов от простейших к сложнейшим формам рефлексии с вовлечением и порождением критериальной базы, включая понятийно-категориальную и ценностную. Мы ввели конкретизатор в само “устройство” рефлексии и наметили переход к построению рефлексивного пространства. Особой заботой выступала уже не схемотехника и мыслетехника как таковая, а создание функциональных мест для ее использования в целостности систем деятельности. В 1991 году мы попробовали осуществить демонстративное моделирование рефлексивного процесса по многим функциональным местам с прикреплением к каждому месту своего позиционера. Рефлексия превращалась в кооперативное мыследействие, где кооперантами были типовые персонажы: “ситуационщик”, “нормировщик”, “проблематизатор”, “концептуалист” и “ценностник”. В 1991 году моделирование оказалось неудачным, в 1995 году удалось получить прототип модели каузально соответствующего многопозиционного рефлексивного процесса. При моделировании экспертной деятельности мы использовали как 5 типовых функциональных мест первого слоя, так и 25 и 125 функциональных мест. Это позволяло анализировать качество программ макроэкономического развития России.
Вернемся к исходному вопросу проблеме: как придать игротехнике задачно-проблемный характер? Без ответа на этот вопрос перспектива трансляции методологической и игротехнической культуры, построения учебно-модельных игр, тренингов и т.п. остается призрачной. Можно усилить психотехнический и группотехнический слой игротехники, но проблема не снимается в принципе. Без задачного слоя организации игромодельных и иных сложных процессов вся современная мыслительная культура остается лишь в пространстве работы внутри методологических групп, а остальные специалисты совершают в подобных событиях резкий переход к усилению хаотичности мыслительных процессов с субъективным перенапряжением и склонностью отторжения этой культуры.
В 1995 году мы ввели в качестве инструмента игромоделирования диалог по теме, где давалась в функции модели линия дискуссии основных персонажей. Так как подобная многоперсонажная “подсказка” дает образец мысли и мышления каждому персонажу, то игрокам остается либо “войти” в данный ход мысли, отчуждая свои возможности или варианты, либо напротив, уходить от прототипа, приближаясь к своему самовыражению. В первом случае каждый проходит путь к пониманию, а во втором - к критике заимствованного варианта. Для начинающих работать по теме выгоднее сначала использовать первый вариант, а затем и второй. Если же игрок уже опытен и богат содержаниями, то второй вариант оказывается выгоднее. В обоих стратегиях обеспечивается пошажность трансформаций первоначальных вариантов содержания хода мысли. Пошажность принципиально способствует организации трансформаций сознания, мышления и самосознания, если игротехник достаточно хорошо владеет всеми требуемыми режимами работ. Тем самым, нам удалось прийти к решению проблемы. Это означало как раз сделать гладким, педагогически значимым тончайший переход от стихии к организованности в предельно сложной мыслительной работе. В 1996-1997 гг. мы неоднократно строили большие циклы специальной подготовки игротехников с применением сконструированных диалогов.
Итак, мы показали, что в игропрактике особым образом реализуются ценности технико-технологического характера, привязанные к мыслительной и рефлексивной работе в целом. В качестве таких ценностей выступает придание процессам либо более стихийного, либо более организованного характера. Усиление или ослабление организуемых процессов, в различных частях архитектоники игромодельного комплекса. Но во всех случаях в ходе рефлексивного анализа и подготовки коррекций в качестве средств используются категории “хаос” и “организованность”. Корректность применения категорий определяется соответствующей культурой мышления, рефлексивной культурой и методологической культурой.
Анисимов О.С.