В конце XIX и начале XX в. осуществлялся переход от философского самовыражения психологии к предметно-научному. Менялись формы выражения и организационно-мыслительные основания высказываний о сущности психики, о внутренних причинах психических явлений. Однако как бы далеко ни продвигалась трансформация механизма научного изучения психики, одно звено механизма оставалось зависимым от организации собственно мыслительных процессов. Это звено – теоретическое мышление, конструирующее версии бытия объекта и этим полагающее "идеальный объект".
Теоретическое по функции, мышление по своей организационно-процессуальной форме было "похожим" на философское мышление. Содержательно оно было аналогом учения о сущности, а по форме оно соответствовало или не соответствовало представлению о собственно философском и поэтому "научном" методе мышления. Дискуссия о философском, сущностно ориентированном методе изложения, преодолевающем случайность мыслительного самовыражения познающего, была начата Кантом и поддержана Фихте, а Гегель не только продолжил обсуждение, но и дал его конструктивное выражение, его масштабное обоснование.
Отличие взглядов и способа мышления в философии и научной психологии состояло, прежде всего, в том, что философы не беспокоились о конкретном подтверждении своих положений, тогда как ученые предполагали соотнесение с эмпирическими и экспериментальными данными, зависели от них и были готовы в зависимости, прежде всего, от внешних факторов, от общепознавательных и оформленных в научных исследованиях процедур представить подтверждения или опровержения обсуждаемых положений.
Для философов, проходящих по многим уровням замещений первоначальных утверждений, опирающихся на материалы эмпирического и экспериментального характера, важнейшими являются внутренняя непротиворечивость, совмещенность с содержанием обо "всем остальном", определенность, однозначность, выводимость из исходных оснований и т.п. Для философов теоретические утверждения ученых, принадлежащих различным научным школам, выступают в функции материала для обобщающего замещения при следовании требованиям логической формы теоретического мышления.
Тем самым мы можем совмещать достоинства как философских, так и научно-теоретических утверждений, не игнорируя ни внутреннюю неслучайность формы мышления, ни внешнюю подтверждаемость. Все это максимально полно относится к проблеме понимания сущности воли и ее особого атрибутивного признака – свободы.
Известно, что Платон с волей связывал "благоразумное стремление, вопреки низменному, и на основе совести". С его точки зрения, воле присущи целеустремленность, соединенная с правильным суждением [15. Т. 2, 4]. Если выявлять особенности воли, то мы можем заметить, что волевое проявление происходит "вопреки" низменному. В естественном самовыражении низменное является не только первичным, но и предопределяющим характер действия. Поэтому, чтобы выйти на новый уровень организации поведения, нужна совесть, приобретаемая в ходе социализации и окультуривания человека.
Необходима смена основания в построении поведения. Вместо динамики индивидуального потребностного состояния, побуждающего к поиску предметов потребности и их присвоению, возникает способность создавать договоренности, следовать им, а базисным процессом предстает реализация социодинамических и социокультурных норм, оставляя пока в стороне нормы деятельностного, культурного, духовного и т.п. как еще более сложные и вносящие иные внутренние трансформации.
Реализация нормы означает переход индивидуальной динамики субъективности из самовыраженческого к подчиненному существованию, а в случае включенности в культуру или в духовную сферу – к служению.
Иначе говоря, в основе оппозиции "низменное – по совести" заложены качественное изменение, развитие психики, смена типа самоорганизации. Человек сопротивляется продолжающемуся воздействию низменных мотивов, сохраняя соответствие требованиям совести. Не случайны здесь и целенаправленность, и правильное суждение. Вместо потребностного образа, возникающего изнутри, появляется образ будущего состояния, соответствующего совести, а построение целевого представления опирается не на самовыражение мысли, а на "правильное" движение мысли, на формы, способы надындивидуального характера.
Тем самым уже в данной трактовке воли мы можем заметить "освобождение" от низменного, его нейтрализацию, прикрепление к более высокому, надындивидуальному, переворачивающему самоотношение. Прикрепление к надындивидуальному, служение более высокому в себе как представительству более значимого, чем индивидуальный интерес, может быть трактуемо как обретение иной несвободы.
Но именно в такой несвободе человек возвышается над низменным, способен быть участником макропроцессов, в том числе процессов мировой динамики. Начинается подлинно духовная жизнь, когда человек осознает, что он часть универсума, имеет свое предназначение, вытекающее из проявления первооснований универсума.
Фома Аквинский более определенно говорит о свободе воли как следствии преодоленности зависимости от первоначальных инстинктов [11]. Свобода воли включает и ответственность. Иначе говоря, и здесь подчинение "инстинктам" означает несвободу. Но сама свобода сопрягается с подчиненностью внешнему фактору, перед которым следует "держать ответ". Чтобы быть ответственным, необходимо опознать требующее содержание, раскрыть его, принять в качестве строго определенного и неизменного основания поведения, быть готовым к коррекции в случае отхода от соответствия обязательствам и даже к насильственным корректирующим воздействиям во имя восстановления соответствия требованиям. Однако воля и состоит в том, что человек поправляет себя сам.
Как тут ни вспомнить положение Гегеля о том, что свобода суть осознанная необходимость!
Легко заметить, что дискуссии о "свободе воли" чаще были следствием недостаточной определенности используемых понятий. Прежде чем говорить о "свободе", следует более явно ввести представления о мире. В частности, необходимо различить уровни развития психики, путь развития психики, особенности проявлений психики на каждом уровне развитости, внутренние причины развития, механизмы, его обеспечивающие, и те механизмы, которые предопределяют функционирование, пребывание на фиксированном уровне развитости.
Кроме того, следует раскрыть типы сред, в которых осуществляется функционирование и развитие психики, характер реагирования психики и организма в целом и на возникающие условия в каждом типе среды, а также на условия, характерные для совмещенного бытия нескольких типов сред. Человек реально пребывает не в одном, а во многих типах сред одновременно. В каждой из них складываются отношения либо функционарного, воспроизводимого характера, либо развивающего характера, либо редукционного характера, когда среда побуждает к снижению уровня развитости психических механизмов или даже к их разрушению. Так как все типы сред действуют параллельно, в различных сочетаниях, одни и те же механизмы психики испытывают воздействия в различных "направлениях".
Результирующая всех воздействий зависит как от суммарной характеристики внешних воздействий, так и от суммарной характеристики внутреннего реагирования. Психолог должен уметь в конкретных условиях реконструировать мозаику сочетаний внешнего и внутреннего, учитывая общее положение С.Л. Рубинштейна о том, что внешнее действует через внутреннее. Тем более что механизм отношений издавна был предметом рассмотрения и различались фундаментальные стороны этого механизма. Вне его раскрытия останется непонятным то специфическое, которое связано с ответом на вопрос о сущности "свободы воли".
Прежде всего следует различить типы бытия. Мы с каждым типом бытия связываем специфические отношения между внешним и внутренним (см. подробнее: [5; 9]).
Продолжая вышевведенное различение, мы выделим следующие типы бытия и соответствующие отношения внутреннего ко внешнему.
Простейший тип бытия – жизнедеятельность, в которой основанием отношения к внешнему выступает удовлетворение индивидуальной потребности в конкретных условиях и в конкретной динамике состояния потребности. Внешнее предстает лишь как месторасположение предметов потребности.
Следующий тип бытия – социодинамика, в которой появляются процессы и обслуживающие их механизмы, связанные с согласованием способов совместного и приемлемого для каждой стороны удовлетворения потребности. Внутренним основанием предстает потребность в согласовании и в реализации договоренностей, подчинение договоренности содержанию, а не самой по себе динамике потребностного состояния. Поводом для согласования выступает противодействие, конфликт из-за следования "принципам" жизнедеятельности.
Более высоким типом бытия является социокультурная динамика, в которой возникает применение надындивидуальных критериев согласования. Для их применения необходимы способности к соответствию критериям, их различаемости, подчинению их содержательности в ходе согласования, что невозможно вне развития психических механизмов мышления, сознания, самосознания, рефлексии. Для критериев содержание версии договоренности предстает как внешний материал.
Еще более высоким типом бытия выступает деятельность, в которой основанием предстает норма преобразования чего-либо, созидаемая управленцем, что оттесняет согласование и отчуждает отношение к норме.
Для нормы деятельности сам человек предстает как фактор ресурса деятельности, как подчиняющееся норме "внешнее". Поэтому и отношение к норме предполагает не только понимание и принятие, но и субъективное отождествление с содержанием нормы, отношение к себе с точки зрения нормы как таковой, взятой "извне". Самоотношение предполагает идентификацию с создателем нормы не по согласованию, а "формально". Все деятельностно-нормативные согласования в рамках демократического стиля управления являются вторичным и необязательным возвратом к социокультурной динамике.
Не раскрывая более сложные типы бытия – "культурное", "духовное" и т.п., можно уже более точно охарактеризовать особенности тех отношений, которые связаны с идеей свободы. Если считать свободным самопроявление жизнедеятельностного типа, то волевые явления будут неотличимы от естественного самовыражения. Волевые явления опознаются лишь в контрасте между эгоцентрическим самовыражением и следованием норме, замыслу вопреки внутренним и внешним факторам отхода от следования фиксированному замыслу, норме.
Специфическое для воли появляется в реагировании на препятствия в реализации замысла, нормы. Поэтому с волей непосредственным образом связана самокоррекция.
Поскольку нормативное содержание появляется в социодинамике, то в ней и возникает предпосылка появления воли. Но в социодинамике препятствия к реализации договоренности могут снизить субъективную значимость договоренности. Поэтому потенциал волевого проявления становится более высоким и определенным в социокультурном взаимодействии. В нем договоренность опирается на надындивидуальный критерий, применение которого ведет к устойчивости выработанной договоренности.
Понятно, что в мире деятельности невозможно обойтись без воли, т.к. норма "появляется" извне и не может подвергаться обсуждению в исполнительской позиции. Тем более что нормы преобразования реализуются в приложении к жестким исходным материалам и различным условиям, мешающим следованию норме. Поводов для проявления воли как самокоррекции в реализации норм возникает много.
Однако как проявление воли в деятельности, в профессиональной деятельности, связано со свободой воли! В исполнительской позиции, в силу отчуждаемого характера порождения и предъявления нормы, свободы нет. Исполнитель должен отказаться от свободы в трактовке норм, чтобы оставаться исполнителем по функции.
Управленец более свободен в процессах порождения норм. Но его "свобода на начальных уровнях профессионализма связана либо с его некомпетентностью, либо с большим количеством содержаний, обладающих неопределенностью, оставляемых вышестоящими руководителями [13; 14]. В условиях же четко определяемого заказа, задания, задач, которые ставятся вышестоящим руководителем, степень свободы сокращается.
В то же время чем более обеспечена деятельность управленца множеством ориентиров, обобщенных рамок, концептуальных оснований, модельными аналогами, чем более она насыщена деятельностными, социокультурными, научными, культурными, духовными критериями, тем меньше управленец может положиться на случайность своего самовыражения.
Ему необходимо лишь разобраться с типами критериев, с типами бытия, с целостностью бытия, в котором особое место занимает мир деятельности и управленческий слой деятельностного мира. Кроме того, он должен не только различать все это, но и применять в ходе разработки и реализации решений (см. подробнее: [7; 8; 9]). Поэтому главным условием увеличения неслучайности решений и их реализации становится для него рефлексивная культура, рефлексивная самоорганизация в управленческой деятельности.
Но вместе с тем управленец начинает различать в своей деятельности "низкое" и "высокое", случайное и неслучайное, неоправданное и доказанное и т.п. Управленец понимает, что жизнедеятельность, социодинамика, социокультурная динамика существуют в мире деятельности лишь как ресурс, как обслуживающие слои и в меру их оправданности они полезны и необходимы, а вне этих пределов они вредны. Поэтому он и приступает к борьбе с "низменным" в указанном аспекте, соотнося его с поставленными целями, задачами, проблемами.
Управленец "насыщает" понятие воли новым содержанием, в сравнении с исполнителем. Вместе с внесением в его рефлексивное сознание и самосознание профессиональной критериальной базы у него появляется основание для самокоррекции в реализации норм его деятельности, которые он сам и созидает. Отчужденность норм в этих случаях отсутствует, и в меру его субъективного отождествления с критериальной базой на основе профессионального развития воля управленца становится "свободной". Он самокорректируется "от себя", а не формального следования критериям.
Мы видим, что преодоление формальной свободы в проявлении воли исполнителем возможно за счет идентификации с управленцем, заимствования его критериальных оснований в рефлексивной самоорганизации. Таким же образом и управленец может осуществлять реализацию норм вышестоящего руководителя формально, отчужденно, если не отождествляется с ним и его основаниями проявления воли.
Профессиональная "совесть" заключена в критериальной базе нормирования, если она воспринимается субъективно и в отождествлении. Но вместе с этим появляется переход и к культурным слоям профессиональной деятельности. Тем более что в критериальном обеспечении могут существовать высшие критерии как критерии познавательного оценочного типа. Они имеют прототипы в научных, теоретических основаниях, этике, но выводятся в зону всеобщих критериев именно в философии, в мировоззренческих и мироотношен-ческих системах. Чтобы пользоваться ими как критериями, управленцы должны проходить путь "возвышения", субъективного развития. Те же пути проходятся и при вхождении в мир духовных оснований.
Отличия состоят в том, что в мире духовности возникают и становятся главными вопросы о первооснованиях всего, о созданности всего, включая общество, человека и т.п., о предназначении и служении предназначению и первооснованиям.
Тем самым чем менее случаен человек в своих поступках и чем больше сил прилагает для сохранения неслучайности, в том числе для преодоления внешних и внутренних препятствий к этому, тем он более свободен. Свободен от случайностей и предопределяющей роли помех к реализации замысла.
Рассматривая природное самовыражение как "естественное", а неслучайность, неслучайное поведение как "обыскусствленное" и "искусственное", противостоящее естественному, мы видим "свободу" в мире обыскуствленного. Но и здесь различается статическая неслучайность, неслучайное и динамическое.
Можно ли "освободиться" от статичности неслучайного и этим внести свободу в слой динамики оснований? Можно. Так же как решение задач имеет неслучайную основу в абстрактных "формулах", но может быть переопределение задач и проблематизация. Однако и здесь переопределение может быть стихийным, сближающимся с докультурным неопределенным и случайным самовыражением, и неслучайным, имеющим более фундаментальные основания.
При повышении уровня неслучайности качества профессионализма сама процедура постановки проблем перестает опираться на зыбкую почву индивидуального опыта и самовыражения и обретает надежную помощь и опору в виде фундаментальных оснований, представлений по теме, фило-софско-онтологических или хотя бы прочных научно-предметных оснований. От их имени идут реагирование на поставленные вопросы и сама постановка вопросов. Именно этот тип самоорганизации является преддверием духовного поведения (см. также: [2; 4]).
Высшие основания, если они выражены в строгом языке, касаются по своему содержанию первопричин и способов существования как универсума, так и единиц в универсуме. Если в религии акцентируется непознаваемость первопричин, что открывает перспективу непосредственного и доверительного отношения с носителем первопричин или его представителем, то в философии, онтологическом мышлении предполагается та или иная версия первопричинного мышления.
В своей системе Гегель подробно и с огромным внутренним самообоснованием говорит о сути бытия, первопричинах. Остается придать этим содержаниям инструментально-технологический статус и форму для сознательного слежения и размышлений.
При наличии высших оснований свобода заключена не в самой подчиненности мысли основаниям и сопротивлении произволу мысли в достижении мыслительных или практических целей, а в идентификации с содержаниями первооснований. Идентификация различным образом может проявляться в зависимости от "запроса", выбирать одну из возможностей проявления основания в основанном. Свобода является лишь моментом самопроявления высших оснований (Абсолютного Духа по Гегелю).
Дополняющим моментом предстает необходимость, т.к. выбираемый вариант связан с действием механизма сопоставления абстрактного основания с конкретным побудителем. В соотнесении выявляется именно тот необходимый вариант, который соответствует запросу.
Первооснование свое "в-себе" бытие конкретизирует в бытие "для-иного", но такое, которое не противоречит бытию "в-себе" и гармонизировано с ним.
В результате проявление первооснования становится бытием "в-себе" и "для-себя", совершенно неслучайным.
Обретение подобного мышления с использованием высших оснований и реализация результатов мышления в действиях как раз и означают создание действий в соответствии с высшими основаниями в реальных условиях, а "волевые" стороны действий, самоорганизации в таких действиях предстают как подлинно волевые.
Между первичными проявлениями предпосылок волевых механизмов в жизнедеятельности и социодинамических отношениях при акцентировке в реагировании на мешающие факторы и собственно волевыми проявлениями различие состоит в том, что нормы поведения выступают как основания реагирования, но при переносе акцента с корректирования мешающих факторов на корректирование самого носителя субъективности для обеспечения внешнего эффекта.
Если норма лежит в основе и отношения к мешающим факторам, и отношения к самому носителю субъективности, самоотношения (в связи с отношением к мешающим факторам), то можно говорить только о воле, а не о свободе воли. Само по себе самоопределение в пользу следования норме моментом "свободы" относится не к воле, а к предпосылке нормосоответствия и возможности волевой самоорганизации.
Содержание момента свободы и выбора вариантов становится более разнообразным в рефлексивном сопровождении и пересамоопределении. Но оно не касается самой "свободы воли" и лишь меняет нормативное основание для выработки волевого отношения к мешающим факторам в реализации иной нормы.
Если нормируется рефлексивный процесс, что наиболее наглядно представлено в ходе игрового моделирования, в развивающих играх типа ОДИ – "организационно-деятельностной игры" (см. [10] и др.), то все сказанное переносится в слой нормореализации внутри рефлексивного пространства. Именно это и специфично для управленческих иерархий, организации стратегических взаимодействий (см. подробнее: [9; 10]).
Крайняя концептуальная и культурно-мыслительная неподготовленность высших управленцев ведет к подмене воли произволом, внесению всех низших форм самоорганизации и реагирования на препятствия в процессы разработки и реализации решений.
Проблема "свободы воли" становится замечаемой при соотнесении собственно волевых проявлений в рамках фиксированных норм конкретного уровня с волевыми проявлениями, в которых иерархизации подвергается сама норма. Так, стратегические нормы являются "абстрактными", тогда как тактические – "абстрактно-конкретными", и на каждом уровне содержание волевых проявлений меняется. Вышестоящий в иерархии управления выглядит для нижестоящего как более свободный. Но это касается лишь свободы в рефлектировании.
Свобода вышестоящего ограничивается либо свободой еще более вышестоящего, либо введением контрольных, равнозначимых критериев рефлектирования. При внесении высших критериев свобода превращается в неслучайное движение мысли, а произвол объясняется неиспользованием или отсутствием оснований и критериев у тех, кто является источником этого произвола. Свобода опознается как иллюзия свободности или как вполне законный момент рефлексивного цикла, где переход от нормы к норме опосредуется проблематизацией.
Предшествующее рассмотрение сущности и проблемного поля обсуждаемых феноменов позволяет остановиться на соотнесении с имеющимися в литературе версиями. Едва ли следует согласиться с тем, что воля состоит в направленности на реализацию внутренних сил (Августин). Их можно реализовывать и вне волевого поведения в ходе самореализации. Другое дело, что можно в качестве цели поставить реализацию внутренних сил, иметь способ реализации, затруднения на пути реализации и вовлечь волевой механизм в преодоление затруднений. Но такая трактовка отличима от мнения Августина.
Нельзя считать, что воля и разум являются одним и тем же (Спиноза). Разум, или особая форма мыслительных усилий, может осуществляться и без воли. Если же возникают затруднения на пути действия разума, а эти действия имеют форму, то можно себе представить вышеописанные условия вовлечения волевого механизма. Легко обнаруживается рефлексивная самореализация без подсоединенной воли.
Нельзя сводить волю к способности начинать или не начинать действия духа (Локк). Выбор может быть интеллектуальным, нейтральным к волевым возможностям. Предпосылками для включения волевого механизма выступают наличие сопротивления в реализации способа действия и вовлечение в реагирование на него субъективных механизмов. Это вовлечение не обязательно предстает как волевое. Более близок Кондильяк, связывающий волю и достижение желаемого с перспективой освобождения от неприятных обстоятельств.
Нельзя отождествлять произвольность действия с волевым актом (Гартли). Произвольность обеспечивается рефлексивным механизмом и не ведет с необходимостью к подсоединению волевого механизма. Тем более нельзя согласиться с тем, что воля суть слепое, бесцельное деятельностное начало (Шопенгауэр). Здесь появляется подмена функций внутренней и естественной мобилизованности функцией использования мобилизации для нейтрализации преград в реализации способа действия.
Когда говорится, что волевое действие опосредуется разумом и моральным законом, а свобода воли связана с ответственностью за поступки, за реализацию морального закона (Кант), то подчеркивается лишь сама возможность рефлексивного выбора в пользу морали. Если выбор не связан с реагированием на затруднение в реализации морального закона или иного миро-отношенческого основания, то сам по себе выбор остается лишь в плоскости рефлексивных процессов.
Нельзя отождествлять волю с «Я» (Вундт). Само «Я» может манифестировать себя и волевым образом. Но для этого нужно создать функциональные условия, соответствующие сущности воли.
Можно согласиться с М. Я. Басовым, что воля относима к регулятивным функциям, организующим другие функции. В связи с самокоррекцией в ситуации встречи с препятствием к реализации нормы необходимы все имеющиеся психические механизмы, но в рамках того "заказа", который порождает воля. П. В. Симонов отмечает потребность в преодолении препятствий как специфическую характеристику воли. Однако это может касаться не столько исходной характеристики воли, сколько одного из следствий сформирован-ности механизма, перехода к самообеспечению своего воспроизводства.
Множество концептуальных положений, которые накопились в психологии относительно воли, чаще всего не разъясняют, а запутывают, отдаляют от понимания сущностное основание. Причина лежит в попытках эмпирического подхода реконструировать характерные ситуации и психические проявления, а также совмещения эмпирической схематизации с желанием сделать теоретические выводы. Таковы версии Гефдинга, Ланге, Меймана, Крибита, Липпса, Фонсенгрифа, Дирофа, Дильтея, Г. И. Челпакова, К. Н. Корнилова и т.д. Так, Гефдинг подчеркивает сходство воли и деятельности и не разделяет в волевых явлениях инстинктивное и произвольное, или Липпс сводит волю к желанию «Я» с неопределенностью направленности желания апперцепции к цели, хотя здесь сохраняются выбор, предпочтение, отклонение противоположных тенденций.
Кюльпе подчеркивает для воли возможность принимать иные решения при наличии преобладающих мотивов и стремлении к свободе от внешних влияний (при игнорировании им многих важных "деталей" в его позиции можно усмотреть и существенное). Так, К.Н. Корнилов говорит о сочетании действий в рамках общей цели и мотива стремления к цели, но с сохранением инстинктивной основы. При этом препятствия усиливают волевую активность, а сама воля неразрывно связана с мышлением и чувствами. Можно делать подобный разбор всех моментов версий, и результат останется типичным: многое "похоже" на собственно волевое, но требует перефразировок, коррекций в содержаниях, иногда малозаметных, но существенных.
Версии многих психологов группируемы в концептуальные "сообщества" по определенным основаниям. Например, по основанию отождествления деятельности и воли, фокусированности на инстинктивности, на мышлении, на выборе одного из возможных вариантов, на самовыражении Ян т.п. Если начинать собирать отмечаемые характеристики, то можно увидеть всю мозаику психологических явлений, так или иначе характеризующих исходное явление воли.
Именно на тематическом поле "воли" наглядно продемонстрировано игнорирование психологами требований культуры теоретического мышления, работающего на объектах, механизмы которых однозначно трактуемы в становлении, функционировании, развитии. Чтобы не утонуть во множестве опознаваемых деталей и придать однозначность пониманию механизма воли, следует использовать системный подход в теоретическом мышлении.
Очень важно не отождествлять системный и структурный подходы. Именно сведение к структурному анализу стало характерным в методологии XX в. (Л. фон Берталанфи и др.), хотя подход, например, А.А. Богданова был более соответствующим системному (см. подробнее: [13]).
Парадокс состоит в том, что еще Аристотель рассуждал о любом "нечто" как о совмещении "формы" и "материи" [12]. К материи относимы структуры, тогда как именно формы предопределяют бытие структур.
Еще ранее Платон в учении об идеях подчеркнул собственно функциональные основания форм и этим связал требования к структурам с содержанием первоначала, идеи идей [15. Т. 2]. Тем самым подлинная причинность связывается с функцией "нечто", а при совмещении с исторической конкретностью функция конкретизируется до формы. Материя, подстраиваясь к требованиям функционализированной формы, приобретает сущностное соответствие. Поэтому структурные разработки, к которым можно отнести огромное количество концепций воли, не обладают сущностной основой и лишь схватывают сложившееся на периферии бытия "нечто".
Но тогда и нужно задавать функцию, "вечную и неизменную" в понимании Платона, воли или иного механизма. Лишь затем функция конкретизируется с учетом реальных прототипов, превращаясь в функциональную форму воли, материализуемую реально наблюдаемыми или предполагаемыми, но возможными явлениями, "субстанцией".
Функциональное "место" для волевого проявления появляется при необходимости самокорректирования в связи с самоотклонением от реализации фиксированной нормы (социокультурной, деятельностной, культурной, духовной и т.п.) под воздействием препятствий, возникших на пути реализации нормы.
Отсюда вытекает, что норма субъектом воли понимается, осознается, мыслится, что ход реализации уже налажен и предполагает самоконтроль, рефлексивное сопровождение, что сознавание своего участия уже происходит на основе самосознания, что значимость нормы и положительное самоопределение уже существуют, сохраняются в различных условиях реализации нормы.
Многие механизмы психики как результаты трансформации первичных состояний психики прошли путь социализации и окультуривания. Однако, как это связано с моралью, нравственностью, явлениями долга, совестливости и т.п., остается еще предметом дополнительного рассмотрения. Важно то, что до прямой необходимости воли как проявления и как механизма, в который вовлекаются в различных функциях готовые механизмы психики, нужно "дойти". Лишь после этого можно следить за волей, ее участием во взаимодействиях с иными механизмами психики и в получении целостного социокультурного, деятельностного, культурного, духовного эффектов.
Разобравшись в появлении функции, мы можем "заполнять" функциональное место различной и соответствующей "материей" (по Аристотелю), которая должна быть "уподобляющейся своей идее" (по Платону), теряя свою самозначимость в пределах участия в волевом явлении. Только с этого момента и начинается путь в исследовательские программы по волевой тематике, соотносясь с научной историей изучения воли.
Сложившееся нечто как. механизм воли обладает типовыми группами свойств.
Реальное явление волевого поведения следует трактовать с четырех точек зрения. Но это означает, что аналитик, психологический мыслитель, соблюдает обще культурные требования построения мысли, введения констатирующих, подтверждающих, опровергающих, прогнозирующих, проектирующих и т.п. суждений, заключений. В пределах таких требований на мыслительном "поле" различаются субъекты и предикаты мысли, их соотнесения и коррекции либо субъекта в подстройке к предикату, либо предиката в подстройке к субъекту мысли.
Различаются и функциональные места в рефлексивном пространстве, в котором работает мыслительный механизм, а вторично механизм оценки и субъективного самоопределения. Все вышеуказанное следует моделировать и отрабатывать, осваивать любому психологу. Тем более что новые типы тренингов и игр позволяют все технологично строить и перестраивать (см. также: [8]). Само игровое моделирование обеспечивает постановку и решение как коррекционных, так и исследовательских, диагностических задач и проблем.
На этом фоне вопрос о "свободе воли" предстает как один из интересных и теоретически скрытых типов освоения волевого характера. Чтобы раскрыть его, следует выделить типы реагирования нечто. Мы различаем следующие типы:
Когда говорится о свободе, то имеется в виду освобожденность от зависимости от внешних воздействий при сохранности зависимости от внутренних факторов бытия. При таком понимании нереагирование принадлежит к проявлению свободы, отклонение от навязываемого извне направления внутреннего или внешнего реагирования также относимо к проявлению свободы, активация в большей степени связана не столько со свободой, сколько с самовыражением и не опирается на контраст между внешним и внутренним.
При более тщательном рассмотрении обсуждение явления свободы предполагает соотнесение первичного реагирования, в рамках "естественной взаимозависимости" всего со всем, и вторичного реагирования, когда реагирующий обладает потенциалом отклонения от естественного хода отношений в зависимости от умысла, возникающего в механизме, дополняющем первичный механизм. Именно этот дополнительный механизм, обладающий возможностью строить замыслы, умыслы вне привычных, естественных взаимозависимостей через противопоставление зависимости, обретение самостоятельности, является предпосылкой освобожденного поведения.
Однако включенность дополняющего механизма в бытие целостности может вести как к увеличению положительных следствий вмешательства, в том числе выживаемости, эффективности, совмещенности и т.п., так и к уменьшению положительных следствий и нанесению вреда самой целостности и окружающей среде.
Именно выделенность рефлексивного механизма и его критериальной обеспеченности (научно-теоретической, философско-мировоззренческой, философско-мироотношенческой, методологической, логической и т.п.) создает потенциал освобожденности от зависимости извне. Но он же создает потенциал нанесения вреда самому субъективному механизму в целом и организму, внешней среде (естественно-природной, социодинамической, социокультурной, деятельностной, культурной, духовной и т.п.). Чтобы не наносить вред, следует выйти в особое рефлексивное отношение к использованию дополнительного механизма по критериям, несущим положительное.
В конечном счете именно духовные критерии, опирающиеся на принцип "вписанности части в целое", принцип служения универсуму, его первооснованию, и превращают дополнительный механизм в механизм положительного использования "свободы".
Отсюда вытекает, что воля может вносить вклад в реализацию идеи и ценности вписанного (в универсум) бытия человека. Тогда противопоставление "свободы" и "необходимости" снимается во благо внутреннего и внешнего. В ином случае воля превращается в фактор негативного воздействия на окружающие среды и фактор самоотрицания, а "свобода" вовлекается в линию вольного или невольного, осознаваемого или неосознаваемого спекулятивного манипулирования.
Практика рефлексивно насыщенного игромоделирования подтвердила эти опасения в полной мере. Чтобы приносить максимальную пользу людям, обществу, цивилизации, каждый игротехник как реализующий многие социотехнические функции, в том числе и психотехническую, должен знать об этом. Но о том же должен знать и любой управленец, любой участник коррекционных процессов в обществе. Особенно это касается участия в функционировании, развитии, "терапии" управленческих иерархий.
Завершая анализ, следует еще раз обратить внимание на крайнюю необходимость повышения уровня понятийной определенности в обсуждении таких сложных явлений, как воля. В рамках введенных ориентиров выявляется недостаточная жесткость положений у большинства серьезных и уважаемых ученых (например, С.Л. Рубинштейна, А.Н. Леонтьева, Н.Ф. Добрынина, Ш.Н. Чхартишвилли, К.А. Абульхановой, Б.Г. Ананьева и др.). При значимости отдельных положений структурно-функциональная картина идеального объекта (воли) не складывается, сохраняя синкретическое различных механизмов и функций.
Поскольку подтверждение этого тезиса требует большого, тщательного теоретического анализа, то мы его вносим в план всех заинтересованных в углублении представлений о воле и свободе воли. Свою роль пока мы видим более в постановке проблемы метода и средств анализа и во введении предварительных ответов на поставленные вопросы как материала для дискуссии.
Литература
Анисимов О.С.
Источник: Анисимов О.С. Сущность человека: проблемное поле. – М., 2009. – 414 с. – (Энциклопедия управленческих знаний).